Платформа Марк. Рынок людей, бывших в употреблении
В каждом европейском городишке есть барахолки. В феврале все столичные СМИ радостно затрубили: вот-вот и у нас появится сразу несколько толкучек. Однако в мэрии, в департаменте потребительского рынка и услуг корреспондента «НГ» разочаровали: пока все находится лишь на стадии проекта. Действительно, префектам десяти административных округов дано поручение подыскивать площади под такие рынки, но это, судя по всему, займет еще как минимум год. Пока что московским любителям занятного старья остается довольствоваться лишь двумя адресами: это вернисаж в Измайлове да расположенная в Лианозове «Ярмарка товаров, бывших в употреблении». 
Синдром хомяка
Чтобы доехать от Савеловского вокзала до платформы Марк в Лианозово, нужно заплатить десять рублей, выстояв длинную очередь в билетную кассу. Я как раз увлеченно рассказывала фотографу Чернову про свое черное бархатное пальто, купленное на барахолке в Кельне, когда из-за моего плеча раздался хриплый голос: «Вы тоже на блошиный?» Нестарой еще женщине с опухшим лицом – наркологи называют это синдромом хомяка – и неожиданно синими волосами хотелось общения. «Вот уж не знаю, будет он сегодня работать – погода-то вон какая серая, а я аж с Лобни приехала, в пять утра встала, дай, думаю, рискну».
Столичное гетто
Лианозовская барахолка – одно из самых депрессивных мест Москвы. Съездить сюда – все равно что побывать на экскурсии в гетто. Прямо от платформы начинается узкая глинистая дорожка, вдоль которой разложены на целлофановых пакетах стоптанные туфли и пузырьки с просроченной борной кислотой. По левую руку – привилегированные места, ряды дощатых столов-прилавков, за аренду которых пенсионеры платят десять рублей в сутки (остальные, кажется, по двадцать пять). По правую – огороженное решеткой поле, где нет даже столов.
Ходить здесь не страшно, потому что кругом много трезвых и спокойных милиционеров. Страшно другое – смотреть на людей, выкинутых за борт жизни. Здесь тебе не европейский чистенький рыночек, где прилагательное «блошиный» – лишь символ. Здесь в десять утра двое из трех встреченных вами продавцов держат в кармане чекушку или початую бутылку пива, а руки их покрыты синими наколками, но таких разговоров, как здесь, вы не услышите больше нигде.
На дне
Седой старик с умными глазами кромсает черный хлеб перочинным ножом, на обоих его запястьях – по две пары поддельных золотых часов. Рядом мнется молодой парень в длинном пальто. Голова его по-бабьи повязана платком, у него детское розовое лицо то ли скопца, то ли слабоумного. Я прицениваюсь к темной турке с деревянной ручкой, старик оживляется: «Это же черная медь. Вы знаете, что такое черная медь? От нее кофе еще черней становится. Тебе – за сто пятьдесят отдам. Эх, была бы у меня такая дочка, как ты, я бы ее принцессой Дианой сделал».
Растерянная старуха в пластиковой накидке поверх пальто продает свою «библиотеку» – восемь полок книг, их названия аккуратно перечислены на пожелтевших от времени тетрадных листочках по рубрикам: «подписные издания», «искусство», «мемуары». На вопрос о цене старуха не знает как отвечать – она тут в первый раз. Ее ровесница, отгоняющая нас от старых бра, побойчей: «Пять рублей гони за фотосъемку на пропитание моим животным. Где животные-то? Да где – накормила, они и убежали».
Фатальный психокомфорт
А вот аккордеон, облепленный наклейками. Его продает статный мужчина лет пятидесяти в длиннополом изумрудном пальто, из-под которого выглядывает безукоризненно чистая рубашка с желтым галстуком. Орлиный профиль, зачесанные назад длинные волосы: «Давайте, мадам, 400 рублей, решайтесь, поставите у себя дома, это сейчас модно, будете поражать друзей своей близостью к народу. Психокомфорт образуется, люди к вам потянутся. Это же дивный инструмент – так и представляются русские дали, тройки, волчьи стаи, бегущие за этими тройками… Размах, фатальность!»
Мужик в ватной телогрейке, с торчащей в уголке рта папиросой берется за фатальный аккордеон и вытягивает из него невыносимо противную ноту. Она вплетается в общую какофонию звуков, которыми живет барахолка.
«Я жду тебя, как прежде, мой милый друг, мой нежный друг» – сильным, хорошо поставленном голосом поет пожилая женщина в вязаных рейтузах, перебирая висящие струны отломанного гитарного грифа. Два продавца аккомпанируют ей на растрескавшихся гитарах, забыв о стынущей на прилавке быстрорастворимой каше за семь рублей из палатки по соседству. По соседству просыпается патефон – его можно купить за полторы тысячи и получить в придачу три пластинки на выбор. Я бы выбрала ту, что обозначена изумительно космополитичной этикеткой: «Пити-пити» (на польском языке). Ансамбль «Филиппинки».
Охота за раритетами
Здесь продают невероятные вещи. Древние, надевающиеся поверх обуви роликовые коньки производства ГДР с белой шнуровкой – за пятьдесят рублей. Новехонькие ботинки американского спецназа – за пятьсот. Старый-престарый медный чайник – за четыреста. За двести – альбом с вручную раскрашенными фотографиями и надписью на первой странице «Стасик! В день твоего рождения (5 лет) дарю на долгую память. Геник. 23 марта 1941 г.». И за два червонца – черная вязаная шляпка с полями.
За древними миксерами сюда ездят малоимущие, за шляпками и коньками – московская богема. Две девчонки в черных стетсонах и косухах роются в коробке со старыми украшениями. Молодой человек в безукоризненных серых брюках с отливом, тихо матерясь себе под нос, разглядывает глину, налипшую на его начищенные ботинки, рука в кожаной перчатке сжимает пакет с невероятной чеканной рамкой. Тетки, каких увидишь на любом вещевом рынке – в теплых кепках с козырьком и пуховиках до колен, приглядываются к прилавкам с «секонд-хендом» по пять рублей за вещь, а старые рокеры с легкими длинными седыми патлами, развевающимися над байкерскими кожаными куртками, показывают на нас пальцем: «Видишь, народ ходит, фотографирует, а мы что, как будто не на экскурсии».
Законы рынка
Вообще барахолка – это театр. Причем одновременно и классический, и авангардный. Тут работает закон единства времени, места и действия, а зрители-покупатели вовлечены в происходящее на сцене.
Здесь вы смотрите – и на вас смотрят. Парень, торгующий какими-то сантехническими штуками, прищуривается на мои пальцы: «Ишь ты, какая ювелирка интересная».
Здесь можно на трезвую голову за пять минут разговориться с незнакомым человеком так, как будто вы двое суток пили с ним в поезде Москва–Воркута, и линия беседы будет совершать такие выкрутасы, какие не приснятся и в Амстердаме, переходя от ностальгических кулинарных воспоминаний, навеянных формочками для печенья «Орех», к сравнительному анализу акустических колонок японского и американского производства
К двум часам дня толпа начинает расходиться. «Сережки бери, дочка», – предлагает какая-то женщина. «Позолоченные, с камушками, сорок рублей, а?» Нетрезвый мужичок шепчет на ухо приятелю: «Смотри, тут для телевидения интервью берут», – и тот задушевно обращается к объективу фотоаппарата: «Я есть жертва оф перестройка!»
Дядька в брезентовой куртке, у которого я купила для папы пару пластинок с диско восьмидесятых годов, предлагает продать ему мою сумку. Я смеюсь и не соглашаюсь. Вслед мне летит: «Тогда обменяй на краба, зверский краб, семьдесят второго года рождения, с Магадана. Я его съел и отлакировал, давай тебе завтра привезу в шляпной коробке, идет?»
Галина Окулова
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
источник публикации
"Независимая газета"
