Александр Сидоров, искусствовед
Профессия накладывает на любого человека свою печать, и вырабатываются свои критерии оценок… Старый «вернисаж» в Измайловском парке — барахолка среди деревьев. Несколько позже торгующих «перевели» на остров… И наконец "блоха" притулилась под боком спортивных сооружений.
Год 1992-й. На деревянном прилавке лежат два мраморных барельефа: Гермес и Гера. Италия, конец XVIII века. Каждый барельеф оправлен в строгую рамку из массивного эбена. Сразу представляется русский турист, совершающий «grand tour» с образовательными целями и стремящийся привезти из Европы кусочек живой старины — «антик». Подобными сувенирами, только иного размера, был наполнен Павловский дворец. Барельефы сразу заняли свои места в моей ванной комнате.
Через тринадцать лет, почти на том же месте, на Измайловском вернисаже мне предложили чудесную гуашь. На довольно большом листе шероховатой бумаги — копия фрески из Геркуланума. На глубоком черном фоне бархатистой гуаши чудесные античные фигуры людей и животных. Эти копии фресок «кабинетного» формата хорошо известны по гравюрам Вольгато. Не часто, но встречаются раскрашенные экземпляры, но настоящая гуашь — это сувенир не для рядового туриста. Часть сюиты подобных изображений из собрания князей Вяземских в Остафьево сохранилась в Историческом музее.
Вернисаж в Измайлово иногда дарит истории с продолжением. Например, самой долгой покупкой стало платье конца XIX
века из великолепного шелкового бархата цвета античной бронзы с золотым кружевом. Платье появилось зимой, и весьма
небрежно было разложено на… сугробе. Лиф и роскошная юбка составляли очень эффектный туалет для визитов. Эффектной была и запрашиваемая цена. Торговались трудно и безрезультатно. Последняя моя фраза была: «Оно достанется мне…» В следующую субботу я к платью даже не подошел, и оно исчезло…
Но лет через пять появилось опять. Цена за это время уменьшилась вдвое, и не было причин больше мучить себя и его.
Через некоторое время к итальянским мраморным барельефам присоединился чудесный мраморный лев. Белоснежный
мрамор из Каррары, серая подставка, как у скульптур в Итальянском зале Останкинского дворца. Прекрасная пластика и моделировка конца XVIII века. К тому же лев с шаром стоял на тающем сугробе и просто просился в дом. В доме лев стал любим и путешествует с подоконника на комод, с комода на консоль-подзеркальник. Почти с того же сугроба ко мне в дом попал миниатюрный портрет дамы 1770-х годов. Миниатюра написана на тонкой металлической пластине маслом. Можно долго рассматривать прихотливый убор дамы, кружева и жемчужные сотуары в прическе, но дороже всего почти «рокотовский» взгляд незнакомки.
Встретить предмет XVIII века на «развале» в России большая удача. На мой взгляд, после европейских блошиных, Измайлово кажется пустыней. Но, как человек не ленивый и любопытный, я порой нахожу и в Москве «оазисы» с любопытными вещами. 
Редко, очень редко на блошином в Измайлово встречаются книги, но одна из таких встреч меня до сих пор радует своим результатом. Посреди аллеи стоял торговец с сумкой на колесиках, полной разрозненных томов в старых переплетах. Один переплет привлек меня золотой монограммой: две славянские буквы «К» под императорской короной. Том из собрания сочинений И. С. Тургенева происходил из библиотеки Великого князя Константина Константиновича. Встреча очень приятная, но каково было мое удивление, когда уже в метро на шмуцтитуле «Дворянского гнезда» я прочел следующее: «Читал жене и Татьяне. Стрельня, июнь 1909 года». Автограф Великого князя — карандашная пометка о чудном вечере в любимой Стрельне. Вот вам и пустыня с «оазисами».
Странного вида коробочка серо-голубого цвета, лежащая у торговца в Измайлово, может оказаться элегантным английским несессером 1760-х годов. Стоит только открыть крышку и прочесть вложенную записку: «Готовальня Анны Ианьковой». Эта Анна Янькова — дочь историка Татищева и свекровь знаменитой «бабушки Яньковой» — Елизаветы Петровны, урож. Римской-Корсаковой. Несессер привезли из Казани, где многие годы жили потомки Яньковых-Корсаковых. От них происходят замечательные портреты работы Людерса в Третьяковке и несессер-готовальня, обтянутая кожей-галюша, у меня.
Должен признаться, что после того, как лет десять тому назад в Измайлово я нашел портрет императора Александра II работы И. Крамского, самым замечательным я считаю приобретение портрета графини Головиной работы Федора Тулова. Его я увидел ровно год тому назад. Признаюсь, что портрет был мне очень знаком по воспроизведению в издании В. к. Николая Михайловича «Русские портреты». Там он значится собственностью князей Шаховских в усадьбе Белая Колпь, и авторство его и парного к нему приписывалось О. А. Кипренскому. Зная портрет еще по репродукции, я предполагал авторство Тулова, и знакомство с оригиналом меня не разочаровало. Графиня Анастасия Ивановна Воронцова, выйдя замуж за графа Головина, жила в деревне и воспитывала детей, возможно, мы никогда бы и не знали о ней, если бы не ее портрет.
Да, кстати, о Воронцовых. Несколько лет тому, будучи в Париже на рынке, в Клинянкуре, я внезапно увидел великолепное
профильное изображение графа Михаила Семеновича Воронцова, точнее это была итальянская копия на раковине. Золотая рамка давно была «съедена» владельцами-эмигрантами, а камея попала к моршану. Придя в гостиницу, я схватил первую попавшуюся щетку (оказалось, зубную) и стал отмывать свою находку — раковина прекрасно отмывается туалетным мылом. Открылась подпись автора — резчика Солини. Он работал в Неаполе и Лондоне. Думаю, что Воронцовы могли заказать портрет и там, и там. Но все это я узнал позже в хранилище Эрмитажа, рассматривая браслет императрицы Александры Федоровны, составленный из камей Солини.
Из той же поездки я привез портрет Марии Медичи в трауре. На небольшой кованой медной пластине — лицо, хорошо знакомое по портретам Рубенса. О ее трауре говорит отсутствие драгоценностей и черные банты-серьги в ушах. Но при том лицо королевы полно жизни и выглядит весьма чувственно. Портрет королевы мне подарил майский антикварный «развал» в парке Монсо.
