Сергей Соловьев, режиссер
1. История одной из самых ярких находок связана с фильмом «Избранные», который в начале 80-х годов мы снимали в Колумбии. Это была и кинокартина, а еще и немыслимая международная авантюра. Тогдашний президент Колумбии Альфонсо Лопес Микельсон попросил Леонида Ильича Брежнева посодействовать и найти в России людей, которые экранизировали бы написанный им роман, а заодно в процессе экранизации способствовали бы и созданию колумбийской кинематографии. В то время я заканчивал картину «Наследница по прямой», а оператором у меня был величайший авантюрист века Павел Лебешев. Поскольку я тогда разводился и было очень тяжело найти съемную квартиру в Москве, однажды он подошел ко мне и на ухо, как Мефистофель, прошептал: «Старик, ты здесь квартиру не снимешь, но я знаю про один заказ. В Колумбии нужно сделать картину по роману президента, и там ты будешь в переходный период жить в исключительных жилищных условиях». И мы с ним улетели. Причем за один перелет из Москвы приходилось дважды пересекать Бермудский треугольник, так как летали через Перу. Иногда в Перу рейсы стыковались, иногда ожидание длилось почти сутки. В одну из таких задержек пришел к нам кто-то из посольства и предложил пойти на рынок, где продавалось дешевое перуанское серебро. Ехать надо было через половину Лимы. Пробки, миллионы машин, пыль. Рынок оказался форменной помойкой, огороженной забором, с толпой лимян и лимянок, обвешанных серебром. Мы тоскливо бродили в пыли по рынку, обмениваясь друг с другом только что приобретенным унылым «серебряным» опытом, и вдруг у меня возникло ощущение, что какая-то молния полоснула чуть от меня в стороне и тут же пропала. Как видение. На обратном пути, снова — полоснула и опять пропала. Обернулся, в глубине какого-то павильона, тоже вполне помоечного, стоял холст. Сюжет был какой-то испано-латино-американский. В старинном испанском камзоле, в старинной испанской шляпе с перьями на холсте был ангел с крыльями. Причем именно в камзоле и именно с крыльями. На фоне каких-то абсолютно пуссеновских лесов, с пуссеновскими же синими небесами. Я же не слепой, я явно вижу, что передо мной великое произведение искусства! Посмотрел изнанку холста — старый холст, с заплатками. Сколько стоит? Дорого, проходи. Сколько? 500 долларов. И хотя тогда это были очень большие деньги, для этой вещи это было все равно что 5 копеек. Работа могла стоить и 50 тысяч, и 5 тысяч со скидкой на Лиму и этот жуткий рынок. Используя весь свой опыт торга в подобных местах, говорю — действительно, дорого, продай мне ее за 250 долларов, божеская цена. Но и этих денег у меня не было. Пришлось продавать только что купленное серебро, причем продавцы соглашались взять его обратно только с 25-процентной скидкой. Вернулся за картиной — не отдает меньше чем за 500. Но, говорит, если хочешь за 250 — возьми другую. Идет в глубь лавки и достает гениальной красоты второго ангела. Немыслимого! Только отдал ему деньги, он показал еще одного ангела за 250. Причем я понимаю, что вместе с моим первым ангелом он составляет умопомрачительный диптих! Ощущение, что пьяный Маркес под наркотой вспомнил своих предков. Но денег больше не было, и я со съемочной группой возвратился в отель. По дороге Филатов просто хохотал над моей покупкой. В отеле я развернул ее, поставил в номере. И сошел с ума. Просто в заплеванном номере какой-то дешевой гостиницы зажгли солнце! Позвал Филатова, Таню Друбич. Они уже не смеялись над покупкой, а были потрясены. И вдруг я понял: я же сейчас улечу и никогда больше не попаду в Лиму, на этот рынок. Ребята, говорю, дайте мне деньги, что у вас остались, все верну, правда, пока не знаю чем, но я должен купить вторую картину. И сломя голову, зажав в кулаке 250 долларов, через всю Лиму поехал. Когда добрался, рынок уже закрывали, я добежал до лавки и забрал второго ангела. Хозяин посмотрел на меня потрясенно — я бы тебе и третьего отдал не за 500, а за 250. Это работы одного местного мужика, художника Наварро. Не имея ни доллара, все же спросил — во сколько вы завтра открываетесь? В 8 утра. Наш самолет вылетал в 10. В отеле поставил две работы рядом, сердце бьется, не могу заснуть. Понимаю, что что-то связано с этими картинами ненормальное. Позвонил послу, которого я знал, и попросил одолжить мне 250 долларов на третью работу. Утром, когда все поехали в аэропорт, мы с Таней в 7 уже были на рынке. Взяли третьего ангела и с ощущением, что одна из главных задач в жизни выполнена, помчались на такси в аэропорт. И тут выяснилось, что у Тани потерян паспорт. Жуткая ситуация для 82-го года. В то время потерять синий служебный паспорт, при условии, что Таню отпустили в Колумбию под поручительство Брежнева, было страшной аферой. Самолет улетел без нас. А мы вернулись на рынок, и еще издалека увидели нашего знакомого, машущего нам синим паспортом. Когда мы все же добрались до Москвы, меня остановили на таможне. Не пропускают. Ворованные, говорят, полотна. И холст старый. «Да я на рынке купил этот триптих, у меня чеки даже есть. Это Наварро». Не верят. Я позвонил Ямщикову. Пожаловался. Тот прислал своего помощника, и экспертиза подтвердила таможенникам, что работа новая.
О находке я рассказал великому собирателю и знатоку живописи Соломону Шустеру. Он несколько раз летал в Перу и встречался с Наварро, который оказался тяжелейшим наркоманом, писавшим гениальные картины. Позже я познакомился и с Наварро, и с его дочерью, которую он научил рисовать. У меня есть и ее работа, она замечательно пишет, и очень похоже на отца, но бушующего отцовского гения, этого пыла и огня в ней нет. 
2. Мне нравятся блошиные рынки, потому что кроме всего прочего это еще и тест для того, кто покупает, и для того, кто продает. Это место для тех, кто понимает, и тех, у кого очень сильно развита интуиция. Знание и чутье — залог «блошиного» успеха, но при этом блошиный рынок — конечно же, игра.Хорош знаменитый рынок в Париже — там такие россыпи добра. В какой-то раз приехал я туда очень рано, еще не все было открыто. Заглянул в небольшой магазинчик прямо на улице и шел уже к выходу, когда среди сложенных вповалку на полу картин вдруг увидел под битым стеклом изображение какого-то японца. Уже вышел и только потом задумался — почему это японец написан сангиной? Побродил по рынку, но сангиновый японец не выходил у меня из головы. Вернулся. Вытащил его из кучи других картинок. Японец под битым стеклом, и опять ощущение помойки. Подошел хозяин. «Это работа какого-то русского». Я посмотрел — подпись французская. Сколько стоит? «Вещь дорогая, меньше чем за 500 долларов не отдам». Опять засунул работу на место. Странная все-таки она какая-то: японец, сангина, русский, француз… Опять посмотрел подпись — теперь уже через лупу. Мама моя, Яковлев! Правда, латинскими буквами и на конце два «ff». На мировом рынке сегодня что Яковлев, что Шухаев известны как гениальные русские рисовальщики. Я вспомнил, что когда Яковлев эмигрировал во Францию, то уже там страшно увлекся Японией. И это был один из превосходных больших яковлевских «японцев» парижского периода. Я взял себя в руки, чтобы не выдать волнения, отложил рисунок и пошел к выходу. «Да подождите, берите его за 450…» — «Это с битым-то стеклом, неизвестного художника, не то русского, не то не весть кого — только за 150». Игра началась. Целый день я бродил по рынку и только в шесть часов вечера, почти к закрытию, решил пройти мимо лавки, где меня дожидался не узнанный пока никем великолепный Яковлев. Я шел, не поворачивая головы, и хозяин сделал то, чего я и ждал. Он выбежал ко мне, предлагая рисунок уже за 200. Да нет, — все валял дурака я, — битое стекло, сколько с ним хлопот…» Я снова начал перечислять ее недостатки, но хозяин прервал меня: «Ладно, бери за 150». После этого главное было набрать скорость, что я и сделал, унося великолепную бумажку под мышкой.
3. Всегда, сколько увлекаюсь старыми вещами, идут разговоры — сейчас все специалисты, а несколько лет назад никто ничего не понимал. Неправда, не все знатоки. Недавно зашел в антикварный магазин. Очень интеллигентный. Грамотные люди там работают. Смотрю — валяется миниатюрка. Что за работа, спрашиваю. Офицер какой-то. Уже красиво, говорю, офицер — это всегда красиво. Посмотрел внимательнее. Хорошая рамка красного дерева, а сама работа малюсенькая. Посмотрел в лупу — о, Боже мой, да это миниатюрный портрет Николая I. Причем рамка забита аккуратными золотыми гвоздочками, в тот момент, когда портрет был писан. Не вскрытая, прижизненная, семейная миниатюра Романовых! Сколько? Ну не знаю, ну давай 150 долларов. А рядом новорусская дама какой-то зловещий резной хлам покупает за 250 тысяч долларов, собираясь немедленно увезти все это древтрестовское добро к себе в рублевскую норку… Вот вам и тест на знание и на художественное чутье.
