Взгляд художника Петлюры на московские мусорки
Переходный период в жизни неформального искусства закончился. Закончилось и само неформальное искусство. Теперь остаются только его свидетели, в памяти которых живет та счастливая жизнь, когда многое было нельзя и от этого многое получалось. Поэтому один из самых главных персонажей переходного периода, московский художник и великий коллекционер вещей ПЕТЛЮРА решился рассказать о своих любимых предметах и, таким образом, об истории целой эпохи, из которой, как скажут потом, родилась новая жизнь. Потому что давно уже нет "свободной территории" на Петровском бульваре, где родился миф о Петлюре, давно закрыт (и уже вновь открыт, совсем другой) Тишинский рынок, несколько лет уже не существует знаменитого клуба "Эрмитаж". Да и любимые Петлюрой московские мусорки теперь опустели. Его монолог о вещах и временах бесценен как свидетельство ушедшей эпохи.
Перегруз вещей в мастерской художника кого-то злит, кого-то нет. Меня вообще всегда злит моя жизнь. Я окружаю себя каким-то дерьмом, хотя в одну минуту могу все выбросить. Скажем, рисунки рисовал-рисовал, потом начинаю их перебирать и выбрасываю половину, которая в моем понимании уже застыла и... не мое это уже. Может, другой человек совершает ошибку, выбрасывая вещи, но поскольку у меня никогда за спиной не было жилплощади, я просто так избавляюсь от лишнего груза. У меня дикая жадность к предметам. Даже не к вещам, а к объектам. Кувшинчики, яблочки, любая ткань, ботиночки, я их собирал, рисовал. Люблю вещи, которые совпадают с моим понятием о том, что интересно и здорово.
Потом я избавлялся от лишнего. Но информация оставалась. Конечно, работая в театрах, я накопил огромное количество вещей. Переехал в Москву. А когда захотел забрать свои вещи, то половины уже не оказалось. Всегда, обживая дерьмо, я как бы подсаживал остальных. Мой уголок в общежитии всегда жутко выглядел. Это было переплетение разных вещей. Я их стаскивал и располагал возле своей кроватки. Мешочки кругом – с открытками, бумажками. Такой маленький уголок шизофреника, При этом я рисовал, и эти вещи являлись составными натюрморта.
Каждый город, чем он богаче и дороже, тем больше он отказывается от приобретенного. Люди быстро покупают, быстро изнашивают, быстро выбрасывают. В Москве я понял: можно везде рыться. Есть мусорки, есть Тишинка. Рылся-рылся, обжил свой новый уголок, оплел паутинкой. Потом вдруг все надоело, я сложил все в ящики. Один раз понял, что у меня много обуви. Разложил обувь по коридору, хотел все выбросить. А потом как увидел, какая она красивая, понял: класс, вот это дорога из обуви. И стал собирать целенаправленно. Завалил всю камеру хранения, все общежитие, вещи разрастались как в кино. А когда закончил институт, не знал, куда с этим деваться. Половину оставил в камере хранения, часть увез на Фурманный, потом приезжаю, все художники стоят в моей обуви, говорят: "У тебя и так много". Один художник, Зайдель, увез целый чемодан. И я решил завязать. Мне показалось, что у меня уже ничего не осталось. Наступил момент, когда я решил расстаться со своей коллекцией, пришел к минимализму. Я делал разные акции на мусорках, из вещей создавал скульптуры, посвящал их жертвам стихийных бедствий, надевал какие-то одежды и делал перформанс. Люди кричали: "Ах ты, фашист!" – если я фашиста делал из себя. А если делал хорошего, они говорили: "Какой же ты хороший!" Потом все вещи сжигал. Жалею, что нет фотографий, но тогда фотоаппарата не было. Был я, энергия была, злость.
Каждый вечер я выходил, искал место, где бы мне поселиться. И так медленно перебрался на Петровский. Встретил там пани Броню и назвал ее своим талисманом. Постепенно с Петровского стали исчезать люди, организации. Конечно, какие-то подставы делал я. Где-то ломал замочки, кого-то затоплял водой. Мне нужно было это место, и все получилось. На Петровском я стал усиленно заниматься складом дерьма. Тут я узнал, что у меня, оказывается, альтернативная коллекция. Эта коллекция – моя субъективная история, которая началась в Москве, так как это богатый город, мусорки богатые. Приходишь в старый дом, и стоят отличные туфли, шляпки, все в дерьме. Я все отмывал, вычищал, и так было красиво. Не знаю, откуда во мне, в крестьянском дите, все это. Наверное, взгляд художника. Книжки же нам показывали. Ты дотрагиваешься до вещи как до странички истории. Наверное, мы, художники, все некрофилы чуть-чуть.
Перед каждой войной возникали черные предметы. Уже готовились к милитаризму. Обувь была вся черная, вещи черные. Есть у меня серия "Салют победы", яркие цвета, которые шли после войны, после сложностей. "Прощайте, голуби!" – вещи, которые шли после олимпиад, фестивалей.
У меня все делится на периоды. А в периодах больших есть периоды маленькие. Период Хрущева подразделяется на "Кукурузное поле", "Ай, да люли" и "Солнечные цветы-2". Есть еще период "Мертвый шпион". Это время, когда приезжали воронки. Строгие мужские костюмы, правильные начинающие комсомольцы и вся символика, связанная со шпионами: портсигары в виде биноклей, зажигалки в виде пистолетов. В "Мертвом шпионе" у меня законсервирована вся война. Каски наши и немецкие, кожаные плащи, зубы протезные, руки протезные, глаза протезные. Я так вижу войну. Я не хочу что-то рассказывать о войне с чужих слов, я просто говорю объектами. Военные сапоги, кобура, пистолеты. А потом у меня резко после войны напряжение – "Салют Победы". Зеленые, синие, красные, фиолетовые ткани. Разноцветные перчатки. Даже обувь яркая пошла. Но еще нет цветов. Так у меня раскрывается каждая эпоха.
Свое собрание вещей я могу назвать классическим. Но есть у меня и театральная коллекция. В ней и выброшенные театральные вещи, и выброшенные детские. Из них я делаю театральные истории. Если попытаться сформулировать, чем я занимаюсь, то получится вот что: я собираю объекты, которые создают субъекты. Я ничего практически не делаю, я субъективно расставляю на свои места и консервирую какую-то информацию для людей, прибывших в 2000 году на мою выставку. Для тех, кто не знал, с чего началась эпоха и чем она закончится. А эта моя история подскажет, что обязательно будут еще "Солнечные цветы", "Театральный сезон", "Брызги шампанского", "Кукурузное поле", "Красный крест". Все повторяется. Вот прилетят инопланетяне на мою выставку и скажут: "О, как понятненько!"
Записал Федор Павлов-Андреевич
источник публикации
КоммерсантЪ, номер 036 от 22-03-97
